Об этом сне написано уже не мало и сказать тут что-либо принципиально новое сложно. Однако мне стало интересно вернуться к нему еще раз — в свете женских сценариев счастья и любви. Насколько вообще любовь со счастьем совместимы?
Татьяна отличается от среднестатистической барышни мечтательностью и устремленностью ко всему мистическому, таинственному, то есть, говоря современным языком, к бессознательному. Иначе Пушкину она была бы не нужна и не интересна как главная героиня.
Ее мать также мечтательна. Собственно, она и передала свою склонность ко всему романтическому, связанному с любовью и чувствами, дочери. Однако сама матушка предпочла в реальности брак с нелюбимым человеком в деревенской глуши — подчинившись внешним обстоятельствам. Любовь знакома ей лишь как фантазия, сильно эротизированное, но далекое от реальной близости переживание. Она была разлучена с возлюбленным волею родителей. То есть в ней, также как и в большинстве жизненных сценариев того времени, любовь отнюдь не являлась абсолютной, наивысшей ценностью (как и личностный рост или индивидуация). Скорее уж любовь, то есть страсть, была угрозой благополучию, предсказуемости и стабильности. Пушкин пишет о Лариной старшей во второй главе следующее (стихи XXX — XXXIV):
«Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она…
Привычка усладила горе,
Неотразимое ничем;
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И все тогда пошло на стать..»
Иными словами, женщина вполне утешилась домашней рутиной, а главное, властью над мужчиной — во имя выживания и безопасности, как собственной, так и двух дочерей. Раз есть стремление к контролю и власти, значит, есть и страх перед объектом. Но неразрешенный конфликт между «долгом» (который и долгом-то трудно назвать; ведь это был ее выбор в конце концов) и чувством, между возможностью адаптации и стремлением к индивидуации — она, вероятно, дочерям передала. Надо сказать, что ее покладистый супруг не слишком долго прожил на свете, поскольку и ему этот компромисс вряд ли придавал сил и энергии. Чувствовать, что ты кому-то навязан, что тебя только терпят и тобой управляют, но не любят, вероятно, тоже тяжелая ноша для человека.
Итак, Татьяна поначалу не решается заглянуть в будущее, прибегнуть к практике «направленного воображения», хотя делает соответствующие приготовления к святочному гаданию (см. глава пятая , стих X). Ей и хочется заглянуть в предстоящее, однако она и не готова его принять. Она не доверяет воле Бога, как полагалось бы истинной христианке. Ее Эго не слишком стабильно для того, чтобы открыто и бесстрашно встретиться с бессознательным. Тогда случается то, что и должно случиться в случае сильной захваченности аффектом — функцию связи с бессознательным выполняет сновидение.
«И снится чудный сон Татьяне…» (глава пятая, стихи с XI по XXI). Похоже, автор был в ударе, увлекся тонкой трансовой материей сна. По крайней мере на меня эти стихи производят сильное впечатление. Но вернемся к содержанию. Татьяна идет во сне по заснеженной поляне, окруженная печальной мглой. Полагаю, что снег здесь не случаен, как и «печаль» этой мглы — замороженности течения энергии либидо, бессознательности, растерянности, отсутствия ориентиров, скорби от собственной неполноты, давления долженствований и лживости окружающих. Но потенциальная энергия все-таки кипит в «темном», «седом» водном потоке, не скованном зимой. И этот поток сексуальной энергии (шире — созидательной!), понятное дело, пугает ее. Он древний, седой и непобедимый никаким холодом. Потому и опасный. А что с ним делать, провинциальная барышня из приличной семьи не знает. В романах, которые они с maman любили и читали тайком от papa, рецепты, видимо, даются слишком рискованные, сомнительные и оторванные от реального положения дел.
Однако перед Татьяной предстает мосток из двух жердочек, склеенных льдом, причем, «гибельный» мосток! Между чем и чем мосток-то? Вероятно, между конвенциональной реальностью светских предпочтений, сценариев и ценностей того времени, с одной стороны, и темным миром бессознательного, со всей его напряженной страстностью, иррациональностью и непредсказуемостью, с другой. Но, думаю, это же и мосток между посюсторонней и потусторонней реальностью, поскольку захваченность бессознательным означала бы для человека безумие, или социальную смерть, остракизм, отвержение, одиночество, уязвимость и беззащитность. Тогда еще не было сообществ всяческих неформалов и свободных духовных искателей, в которых можно было было бы найти себе йога, даоса, кастанедовца или буддиста по душе.
Татьяна смотрит на ручей как «на досадную разлуку». Видимо, стремление к контакту с Самостью в ней достаточно сильно. Она барышня интровертированная, мистическая, мечтательная, с сильным характером и даже склонная рисковать почти по-мужски (см. пример с ее письмом к Онегину; далеко не каждая на это решится).
И кто же ей приходит на помощь? А на помощь ей приходит «большой взъерошенный медведь», то есть, я бы сказал, довольно архаичный, примитивный Анимус. Связан ли он с умершим отцом Татьяны? Что убило когда-то этого человека? Что он чувствовал внутри себя, но скрывал от других? Какая история стоит за его собственным появлением на свет? Почему он поддавался на манипуляции жены? Чего ему это стоило? Или это Анимус матери? В любом случае, он выглядит как теневой и страшный. Но без его помощи, без контакта с ним на другую сторону ручья не перебраться никак. Больше помочь Татьяне некому.
Так или иначе, однако, скрепясь, героиня воспользовалась помощью медведя. И перейдя на другую сторону — в ту зону бессознательного, куда нынче сталкеры водят — попыталась отделаться от провожатого. Однако не тут-то было! Она ускоряет шаг, «но от косматого лакея не может убежать никак». Надо сказать, дело ночью происходит и в местности дикой, хотя и красивой. Вот так бессознательное и может выглядеть в своей естественности и стихийности.
Какая-то неодолимая сила влечет Татьяну в лес. Замечу, что поведение весьма странное, не правда ли? За тобой медведь по пятам топает (это очень неприятное ощущение в реале, я его пережил!), безлюдье вокруг, одни звезды мерцают в черном бездонном космосе, да неведомый Бог смотрит и, главное, молчит с непонятным выражением лица. А ты в лес сворачиваешь. И при этом Татьяне ведь ни разу не приходит в голову мысль, скажем, перекреститься или помолиться. То есть к такому Богу в данной ситуации за помощью, видимо, не хочется обращаться. Она, бедняжка, совсем растерялась- » И даже трепетной рукой Одежды край поднять стыдится…» Собственно, кого ей стесняться-то тут? Все того же медведя? Это и наводит на мысль о мощной мужской составляющей образа. Ну точно Анимус, не иначе! Так и ждешь, на кого из мужчин она этот образ спроецирует. А больше и не на кого — на Онегина, конечно. Очень скоро становится ясно, что Евгений должен появиться с минуты на минуту. И это интригует! Кого она видит в своем возлюбленном? Спасителя? Избавителя? Деспота? Развратителя? Соблазнителя? Угрозу?.. Сама-то думает, что любит — это в бодрствующем состоянии сознания — а на самом деле что к нему чувствует? Похоже, имеет место амбивалентный перенос.
Но именно через любовную страсть, которую не останавливают ни страх, ни долг, может осуществиться ндивидуация. Я полагаю, тут надо идти до конца, рисковать, погружаться в бессознательное, в отношения с реальным мужчиной, а не только романы тайком читать! Однако сколько опасностей таит такой выбор! И ни одного аналитика рядом! Кошмар и ужас!
Двигаться девушка по рыхлому снегу больше не может, силы у нее кончаются и опереться ей не на что и не на кого. В общем, падает в снег, словно в грех. И тут Медведь ее подхватывает. То есть энергия архетипа становится ей доступна, когда исчезает сопротивление. Ну вот, давно бы так! А то мне грустные истории с Дафной и Тамарой вспоминаются. Одна одеревенела, убегая от Аполлона, а другая и вовсе умерла от неизвестной науке болезни после поцелуя Демона. Пушкин все-таки оптимист, он свою героиню оставляет в живых!
Так, кстати говоря, по дороге в неизвестность, дворянская барышня с Персоной своей ригидной понемногу расстается — золотые серьги теряет, башмачки, платок, в общем, все предметы роскоши.
Довольно эротично автор пишет о Татьяне — «Она бесчувственно-покорна, Не шевельнется, не дохнет…» У меня как у читателя это будит определенные эротические ассоциации ассоциации. Значит, энергии в происходящем стало больше! Она не катектируется, не удерживается страхом. Хороший в каком-то смысле признак. Жизнь продолжается, Эго расстается с инфлированной позицией и отдается на волю Самости, представленной пока архаичным Анимусом. И Медведь «мчит ее лесной дорогой». То есть путь индивидуации хоть и драматично, почти насильственно, а все-таки продолжается. Процесс пошел!
Медведь приносит Татьяну к убогому шалашу, занесенному пустынным снегом. Про что эти слова, про какое убожество и пустынность? Блаженны нищие духом, ибо не сопротивляются воле Божией, сиречь, индивидуации, не гордятся, не раздуваются, не цепляются за наносное, мирское, профанное, за безопасное, за суету сует — ибо их есть царствие небесное. Но оно внешне как бы убого и уж точно пустынно. Много званых да мало призванных, решившихся, рискнувших, открывшихся полноте, обретших целостность, принявших кротко все сущее таким, как оно сотворено Богом — угадавших своим чутьем, своей мистической интуицией, что есть истина, какое оно, это Творение Божие, и почему оно хорошо, вопреки очевидному, и почему гармонично, вопреки свинцовым мерзостям жизни, почему справедливо высшей, не человеческой справедливостью.
Татьяне предстоит встреча с Тенью — и собственной, и семейной, и коллективной. А это, знаете ли, монстры — один жутчее другого!
Медведь кладет Татьяну на порог. Не случайно гадания осуществляются на порогах, в банях, в уединении. Иначе заветное и таинственное не откроется. Это еще одна граница, помимо темного незамерзающего потока, которую преодолевает сознание, погружаясь в лиминальную область архетипического. А там, за дверью, крик и звон стакана, «Как на больших похоронах». Случайна ли эта метафора? Почему речь не о свадьбе, например, не об именинах, а о похоронах? Мне это напоминает обряд посвящения, или индивидуации. Татьяна посвящается в тайную, темную, оборотную сторону жизни. Хоронят как бы ее наивность, девственную неосведомленность. Там собрались чудовища — все, что отвергается социальной конвенцией, все, чему нет места среди приличных господ, все скрываемое, спрятанное под многослойными защитами, за здравыми рассуждениями и чувством самосохранения. Потому что сохраниться в прежнем, не искушенном состоянии, за щитами неведения, уже не удастся. Надо принять этот вызов, этот опыт… и умереть в прежнем своем образе и качестве. Чтобы возродиться в новом! Страх умирания! Ужас неизвестности! Отчаяние! Безопорность! Бессилие! Опустошение! Вот это и есть пустыня, где оказывается рано или поздно каждый томимый духовной жаждой. Так и хочется сказать: — В противном случае, милая девушка, иди в монастырь или замуж за дурака! Это ведь про женскую индивидуацию, про женский путь и выбор написала Анна Ахматова:
ЧИТАЯ ГАМЛЕТА
У кладбища направо пылил пустырь,
А за ним голубела река.
Ты сказал мне: «Ну что же, иди в монастырь
Или замуж за дурака…»
Принцы только такое всегда говорят,
Но я эту запомнила речь, —
Пусть струится она сто веков подряд
Горностаевой мантией с плеч.
Вот сразу видно, что лирическая героиня стихотворения принадлежит уже XX веку, а не XIX! Совсем другая логика, другая оптика! Личной жизни Ахматовой ни одна гламурная мещаночка, конечно, не позавидует. Это ужасная жизнь! Но великая! И такая слава даром не дается! А если дается, то зачем? Что нынче самой Ахматовой с того, что ее помнят?
Почему монстры в этом шалаше такие страшные, словно писал их Иероним Босх? «Вот рак верхом на пауке, Вот череп на гусиной шее Вертится в красном колпаке, Вот мельница вприсядку пляшет И крыльями трещит и машет…» Я полагаю, речь идет о расщеплении, в общем, о шизофреническом безумии коллективной Тени, которую сдерживает от наводнения несчастное Эго, словно ненадежная дамба от потопа. Нужна церковь, нужны ограничения и мораль, и страх Божий, и родительские запреты, иначе… Даже страшно подумать, что иначе! Но тут, по счастию, у Татьяны появляется проблеск надежды — ее Анимус проецируется уже на человека. Среди всей этой нечисти она узнала «того, кто мил и страшен ей».
Онегин украдкой поглядывает на дверь и ведет себя среди всей этой нечисти как хозяин. Но почему он вообще с ними, с этой шайкой домовых? Думаю, главным образом потому, что Татьяна его любит — слишком любит, страстно, беззаветно, угрожающе для норм и правил. А это и есть социальная Тень. Так нельзя, это опасно, это эпатирует почтенную публику, это не правильно, это заставляет всех остальных на минутку задуматься о своей собственной жизни! «Ради чего живем, ради блеска в глазах или ради долга?» — спросил меня недавно пациент, у которого дочке два месяца, жена умница, такая вся интеллигентная и аккуратная, и верная, а влюблен он в другую, «потому что у нее глаза развратные и влекущие».
Татьяна замечена всем этим жутким сбродом с копытами, хоботами кривыми, хохлатыми хвостами, усами, кровавыми языками, рогами и костяными пальцами… Расчлененные, примитивные Трикстеры да и только! Не хватает только говорящего фаллоса! «И все кричат: мое! мое!» — про бедную деву, силящуюся бежать, но притягиваемую любопытством и сексуальным влечением ко всему запретному. Такова природа! Потому ее расщепляют и искореняют, и преследуют, и обуздывают, и воспевают, и проклинают, и боятся! Она не безупречна, но целостна и объемна, поскольку вмещает все – и свет, и тень, и все оттенки серого.
«Мое! — сказал Евгений грозно, И шайка вся сокрылась вдруг; Осталася во тьме морозной Младая дева с ним сам-друг…»
Ну и дальше можно было бы немного передохнуть перед экстатической кульминацией сна, тем более что речь как будто идет уже о тихих ласках и голове героя, покоящейся на молочно-нежном девичьем плече. Однако вдруг появляются Ольга с Ленским! Это с какой же стати? Чего им тут надо? Неужели нельзя было, например, Анну Каренину под поезд не бросать? Что это за склонности у русских классиков, что это за рок такой, за Бог такой казнящий? А Бог понятно какой — христианский. И он идиллических финалов природным процессам не предписывает, потому что Природа страшит и вводит в недоумение Его Самого – своей слепой страстностью, непредсказуемостью, неуправляемостью, иррациональностью.
Однако справедливость, как Ему ее приписывают догмы, должна быть восстановлена, порядок возвращен — даже через пролитие невинной крови, через жертвоприношение той самой беспомощной, наивной, неуклюжей человеческой любви в образе мечтательного поэта Ленского. Плотской страсти нет места среди людей. Она как монстр должна пожрать самою себя, истощиться, она обязана быть скомпрометирована в глазах благонравной общественности. Никаких благополучных концов! Вот потому-то Евгений хватает длинный нож, аки бандит какой, а не дворянин, и всаживает его в Ленского. За что?
И вот здесь прошу обратить внимание на проблему обыкновенного литературного финала всех любовных. Почему он либо невнятный и банальный, типа «они жили долго и счастливо и умерли в один день» (не известно, чем все эти долгие годы занимались, как ладили между собой!), либо такой, как у Пушкина, Лермонтова, Толстого. Почему любовь должна плохо закончиться? Почему Онегин на самом деле убивает Ленского? Почему умирает Тамара? Почему уезжает Вера, а Печорин насмерть загоняет коня («… я остался в степи один, потеряв последнюю надежду…изнуренный тревогами дня и бессонницей, я упал на мокрую траву и заплакал. И долго я лежал неподвижно и плакал горько, не стараясь удерживать слез и рыданий; я думал, грудь моя разорвется; вся моя твердость, все мое хладнокровие — исчезли как дым. Душа обессилела, рассудок замолк, и если б в эту минуту кто-нибудь меня увидел, он бы с презрением отвернулся.» Почему?)? Почему любившие друг друга Вронский и Каренина теряют взаимный интерес и не находят никакого общего дела? Почему Анна бросается под поезд? Почему Толстой как чумы боится собственной супруги и убегает от нее на старости лет и умирает на станции Астапово от пневмонии, видя в бреду ужасное лицо женщины, заглядывающей в окно? Что происходит с бессознательным, когда оно сталкивается с любовью как с испытанием? Испытанием чего, испытанием на что? На человечность? Тогда почему нельзя вести себя как люди? Или как раз люди-то и не могут вести себя по-человечески?
Что вообще происходило с Онегиным? Он убил Ленского, чтобы навсегда закрыть для любви всякую возможность и остаться «лишним человеком», погруженным в сплин, меланхолию, аутистичным, разочарованным, уставшим от жизни циником? Почему не возможно счастье взаимности? Почему Татьяна предпочитает престижный, но скучный, добропорядочный брак, построенный на чувстве долга и здравомыслии? Почему ее сон о начавшемся процессе индивидуации завершается жертвоприношением любви? Почему коллективное бессознательное, сталкиваясь с природной естественной инстинктивностью, переполняется монстрами? Ради чего нужно рождаться, мучительно выживать, бороться и адаптироваться — «ради блеска в глазах или ради долга?» — перед кем, ради чего? Разве это поможет избежать смерти? Разве это наполнит жизнь?
Экзистенциальная проблема выбора…
Возвращаюсь к сну Татьяны с ощущением усталости и разочарования. Перечитал сегодня всего «Евгения Онегина» и впал в грустное недоумение. Зачем все эти события, так красочно и талантливо описанные, вообще произошли? Чтобы что? Чтобы лишний раз напомнить о странностях человеческой натуры? О том, что собираясь вместе, люди образуют сообщества, в которых действуют законы стаи обезьян или волков? И Медведь Татьяны из сна это отсыл к нашей древней и пугающей природе, расщепленной массой неразрешимых противоречий?
На объектном, внешнем уровне, и Медведь, и непосредственно Евгений как будто бы связаны исключительно с главным героем. И ведет этот герой себя соответственно. Честно говоря, Онегин мне не внушает симпатии совершенно. Скорее, приходится преодолевать некую неприязнь, чтобы понять его, приблизиться к нему. Он весь состоит поначалу из защит, прикрыт непрозрачной Персоной утомленного светом циника. И это в примерно в 24 года! Он как будто оживает от спячки лишь временами, когда испытывает мощные чувства — после бессмысленного и нелепого убийства Ленского, например, или воспламенившись страстью к недоступной лощеной Татьяне. А во всех иных обстоятельствах он, словно медведь зимой, спит. Его образ жизни довольно банален и механистичен. В нем нет ни добра, ни восхищения перед миром, ни творческих порывов. Совсем мальчик, Ленский осьмнадцати лет куда симпатичнее — и не только потому, что он поэт и влюблен, а потому, что еще полон надежд и ожиданий, пускай даже наивных и несбыточных. Он живой, мягкий, незащищенный! Вот он и гибнет. Что, видимо, символично. Он слаб, наивен, потому уязвим.
Однако есть и субъектный уровень интерпретации сна. Ведь это все про внутренний мир самой Татьяны. Это ее ожившие, поднявшиеся со дна души комплексы и монстры! Сначала Онегин убивает Ленского в ее сне и лишь потом наяву. Значит, сначала — вопреки сознательной романтической установке — это некий бессознательный комплекс Татьяны, спроецированный на Онегина, приносит в жертву любовь. И только потом история развивается по данному сценарию.
К концу романа мы видим совершенно другую Татьяну, достигшую вершин адаптации в свете, роскошную, богатую, ухоженную салонную львицу, княгиню. На какой ресурс она при этом опирается? Почему она так выхолена, вышколена и так виртуозно контролирует себя? Не на Медведя ли? Если это Анимус, в процессе зрелости ставший рациональным и жестким, то можно сказать, что Медведь сослужил героине медвежью услугу. Он не только сохранил ей жизнь, но и поднял на вершины социальной лестницы. Однако почти убил в ней все живое, а самое главное — доверие к внутреннему миру, к чуду жизни, к ее непредсказуемости и таинственности, желанию развиваться, рисковать, чувствовать. Мир Татьяны сделался устойчивым, правильным, но плоским.
Из последнего объяснения Онегина с ней следует, что Татьяна верна долгу на век. Но не понятно, что стоит за этой верностью. То ли недоверие к чувствам Онегина, то ли месть и непрощенная обида юности, и страх перед непредсказуеостью страсти, то ли нежелание отказываться от социальных преимуществ. Или все вместе?
Я подозреваю, что эти герои оба в чем-то пусты и ущербны. Инстинкт самосохранения заставляет Татьяну цепляться за известное и надежное. Она, вероятно, до сих пор не знает, что вообще делать с душой, уж если та существует и порой болит. Я, например, не могу представить их жизнь с Онегиным (а вот жизнь Ольги с Ленским могу!). Чем они, собственно, стали бы заниматься? И Толстой смоделировал подобную ситуацию с Вронским и Карениной. Известно чем у них дело закончилось.
Отсюда, наверное, у меня и возникло ощущение усталости и разочарования.
Мне порой не просто работать с богатыми, хорошо или сверх-адаптированными клиентами, хозяевами нынешней жизни – с бизнесменами и их женами. Как будто это богатство далось им ценой какой-то неуловимой, неосознаваемой потери. «Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в царствие небесное» Почему? Спрашиваю себя, нет ли во мне самом зависти к таким людям, хотя они никогда не входили в мою референтную группу? Может, я ее не осознаю — отсюда и трудности в работе с подобной категорией клиентов? Им как будто на пальцах приходится порой объяснять то, что для меня очевидно. И это изматывает. Но не все они таковы, есть и живые, ищущие. Подозреваю, что политики, наверное, еще хуже, деревяннее, каменнее.
На архетипическом уровне интерпретации можно предположить, что и Медведь, и Евгений во сне Татьяны — это сам Дьявол, князь мира сего, привязывающий человека к суетному и утилитарному срезу реальности через тщеславие и желание выжить, возвыситься. Это явная Тень, содержащая куда более тонкий и завуалированный соблазн, нежели естественная любовная страсть.
Есть еще один вариант похожей в чем-то истории. Это «Дама с собачкой» Чехова. Антон Павлович рисует, кстати говоря, иное развитие событий. Он подвешивает финал в атмосфере неопределенности, что делает повесть живой и открытой, и оставляет в живых надежду. Вот что он пишет в финале повести:
«Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди, как муж и жена, как нежные друзья; им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат, а она замужем; и точно это были две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках. Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали всё в настоящем и чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих.
Прежде, в грустные минуты, он успокаивал себя всякими рассуждениями, какие только приходили ему в голову, теперь же ему было не до рассуждений, он чувствовал глубокое сострадание, хотелось быть искренним, нежным…
— Перестань, моя хорошая, — говорил он. — Поплакала — и будет… Теперь давай поговорим, что-нибудь придумаем.
Потом они долго советовались, говорили о том, как избавить себя от необходимости прятаться, обманывать, жить в разных городах, не видеться подолгу. Как освободиться от этих невыносимых пут?
— Как? Как? — спрашивал он, хватая себя за голову. — Как?
И казалось, что еще немного — и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается.»
Добавить комментарий